Баба Маша ...

 
Как раз тот случай, когда в квартиру сложно было зайти без явных рвотных позывов, и я откровенно радовалась тому, что сначала меня туда и не звали. Лицо старухи появилось перед моими светлыми очами позднее, примерно через полгода после моего знакомства с ее голосом. Голос раздавался из-за двери всякий раз, когда я, спускаясь по лестнице, добиралась до третьего этажа. Слыша голос, я каждый раз замирала от неожиданности, моему организму сложно было создать условный рефлекс на ситуацию. Она чувствовала мое появление на лестнице с нечеловеческой точностью, с точностью до одной ступеньки. Всякий раз, когда она приоткрывала дверь для воззвания, до ее квартиры оставалось не более трех ступенек. Действовала она все время по одной и той же схеме: сначала в дырочку шириной 3 сантиметра она спрашивала, иду ли вниз, спрашивала непонятно зачем, поскольку раз я спускаюсь сверху, значит, априори топаю именно вниз, потом она просила вынести ее мусор, и, не дожидаясь ответа, выставляла его же на лестничную клетку.
Мне-то что, господи. Подумаешь. Вынесу. Подбираю и сваливаю во дворе в контейнер, делов-то. Поначалу я пугалась ее безошибочного определения меня (как впоследствии выяснилось, она не была слепой и меня определяла не по шагам, а чисто интуитивно), затем привыкла и даже удивлялась, когда происходил вдруг нонсенс наличия спускающейся меня и отсутствия мусора на лестнице. Поскольку личностью в подъезде я была, чего уж там, одиозной, меня крайне радовал тот факт, что обладательница голоса относилась ко мне если не положительно, то хотя бы просто никак. Мои друзья постоянно подшучивали на тему того, что она от меня в какой-то степени зависит: если я хотя бы не некоторое время перестану выходить из дому, она утонет в собственном дерьме. Я ее спаситель. Как бы.
При более близком рассмотрении степень погруженности (present perfect, действие, на данный момент совершенное) в дерьмо не оставляла никаких сомнений. Однажды пакет с мусором оказался больше обычного, здоровый такой пакет. И для того, чтобы выставить его за дверь, потребовалось оную дверь открыть пошире... и из логова старухи рвануло такое амбрэ, что мне стало нехорошо. Определить составляющие "букета" было крайне сложно, однако можно было догадаться, что бабка, пардон, не только не моется и не моет в квартире ничего месяцами, но и, кажется, ходит под себя.
Мне повезло на тот момент, я не знала классического запаха "одинокой старости", т.е. того ароматического звена, которое обязательно примешивается к запаху пыли и застоя. Зато я знала, что у кого-то он есть, а у кого-то его не имеется до самой смерти. В чем прикол? От наличия или отсутствия родственников появление запаха не зависело, это я тоже поняла глубоко-потом. Это был запах, который, когда хотел, появлялся сам собой. Жертва запаха могла быть одна или с квартирантами, из пролетариата или интеллигенции, неважно, необходимым условием возникновения амбрэ было возникновение наплевательского отношения к себе самому. В общем, я собрала волю в кулак и дождалась момента, пока пакет все же будет выставлен за дверь. У меня в буквальном смысле плавились зрачки, но я вовремя сделала выдох и постаралась не делать вдоха. Взяла пакет (а вот из ее пакетов, кстати, на удивление, никогда так сильно не воняло), и рванула вниз по лестнице.
Спустя полгода такого хождения Леха устроил мне экшн "бросай курить". Для начала, он решил, что мы просто не будем курить в квартире. Бросить - не бросим, но в целом курить меньше будем - факт. Закончилась вся эта история тем, что однажды без пепельницы в руках я смогла написать не более пол-абзаца и в отчаянии полезла в форточку, потом опять в форточку, а потом уже в кухню, и так все ближе и ближе. Но некоторое время все-таки продержалась в подъезде. И вот, куря однажды в подъезде, я услышала доносящиеся с третьего этажа странные писклявые звуки. Иногда они перемежались вялоразборчивыми вставками старушечьего голоса, того самого. Звуки были странные, диковато-жалостливые. Я спустилась посмотреть и моим глазам предстала следующая картина.
Перед открытой старухиной дверью, которая закрывала мне все происходящее в квартире, сидел маленький грязный фокстерьер. Он виновато смотрел вглубь комнаты, изредка виляя хвостом. Если бы его помыть, он был бы, наверное, белым. Периодически он издавал упомянутые звуки. Подозреваю, за дверью находилась старуха, которая, судя по репликам, уговаривала его то ли уйти откуда пришел, то ли объясняла, что у нее "ничего нет", то ли извинялась. Затем дверь закрылась. Оставшийся в подъезде собак улегся возле двери и грустно засопел. Утром следующего дня я обнаружила его на том же месте, спящим. Потом он куда-то пропал. Через день снова появился, снова улегся перед той же дверью. И так дней пять. Туда-сюда. Как по мне, зрелище собаки, лежащей возле порога и просящейся внутрь трагично донельзя. Я на такие вещи пытаюсь трусливо закрывать глаза. Я не смогла бы тогда. Никак. У меня в квартире жил кот, у которого в роду явно были камышовые, он был в полтора раза больше этого фокстерьера.
Другие старухи возле подъезда, судя по репликам, недоумевали. Или Маша-де забрала бы его к себе, или бы "вызвала собачников, чтоб его усыпили". Без ошейника, как-никак. Оказывается, старуху звали Маша. Мария Дмитриевна, как выяснилось. Когда, некоторое время спустя, Собакин куда-то пропал, а вывод о его пропаже я сделала по его довольно долгому отсутствию на пороге, я как-то сразу решила, что все, подсуетились старушки-чистюльки, вызвали, кого надо, упекли щенка на бойню. Всплакнула тихонечко даже. Оказалось - ни фига. Через пару дней, выбегая за сигаретами, я лицезрела(!!!) бабу Машу. Что само по себе было шоком. Баба Маша оказалась маленькой, ростом не более полутора метров в разогнутом виде, и худющей как смерть. Она была в каком-то длинном балахоне непонятного цвета. Ее туловище было согнуто в районе копчика под углом 90 градусов. Голова ее была повязана старым, теплым синим платком. Черт ее лица нельзя было разобрать, подозреваю, даже вблизи. Однако цвет этого лица был не землисто-коричневым, как я себе представляла, а каким-то бело - синим, с розовыми прожилками. Направление ее взгляда осознавалось интуитивно, потому что глаз как таковых не было, из обтянутых кожей глазниц смотрела пустота. В левой руке у нее была клюка, на которую она опиралась постоянно, словно на третью ногу, а в правой она держала веревочку, которая другим концом обвивала шею маленького и по-прежнему грязного фокстерьера. Импровизированный как бы ошейник.
Щенок рвался на улицу, рискуя свалить бабку вместе с клюкой. Она сопротивлялась рвению, в то же время медленно двигаясь вперед. По лестнице они спускались не менее получаса. Все это время я простояла в лестничном пролете с открытым ртом, впав в столбнячное состояние. Через некоторое время ситуация стала привычной. Баба Маша все также пошатывалась под давлением фоксика, но шла уже уверенней. Клюку переставляла четко, со знанием дела. Фокс уже не так сильно рвался, двигался помедленнее, виляя хвостом. Звался он Собачкой. Потому как когда они выходили из подъезда, баба Маша сразу же садилась на лавочку передохнуть, а Фокса отпускала. Пока он гулял, она грелась на солнышке. Через некоторое время она звала его на той громкости, на которую была способна: "Соба-ааа-чкаааа! Пойдем домой!". Через некоторое время Фокс прибегал и почти самостоятельно влезал в веревочную петлю. Так прошло все лето. За это лето как-то так сложилось, что я ни разу не вынесла старушкин мусор. Баба Маша перестала звать меня каждый раз, когда я спускалась по лестнице. Есть подозрения, что с пакетами они с Фоксом справлялись самостоятельно. Иногда я замечала их в магазине неподалеку. Бабушка довольно резво скандалила с продавцами из-за сдачи.
В начале осени старуха исчезла на некоторое время. У меня началась учеба, и я как-то перестала замечать, что происходит, уходила рано и приходила поздно. В какой-то момент обнаружила на лавочках вместе с другими старухами совершенно нового человека. Одной из черт нового человека был кожаный поводок с ошейником, на котором сидела Собака. Собаку крепко держали, и она терпеливо ждала, пока новый хозяин оторвется от беседы. Нового человека звали Алена Никитична, на вид ей было под полтинник. Полная красивая тетка в розовом шерстяном костюме и очках. Как-то раз, рано утром, я обнаружила распахнутую дверь на третьем этаже, из которой грузчиками выносилась старая, до тошноты вонючая мебель. Алена Никитична контролировала процесс. Со мной она заговорила первая.
- Вы извините, я тут со всеми знакомлюсь потихоньку, вас как зовут? Я тут буду жить теперь... - она неуверенно улыбнулась, - я внучка Марии Дмитриевны...
- А где сама Мария Дмитриевна? - спросила я.
- Она умерла три недели назад. Нашли в квартире завещание, вызвали меня из Минска. А у меня в Минске сестра с мужем и детьми, все в двухкомнатной, там тесно очень было. Я переехать пока решила. Работу вот ищу...
- А вы кто по профессии, если не секрет?
- Я химию в школе преподавала, в Минске.
- Ну... удачи вам! А собаку вы у себя оставляете?
- Ну да. Что делать-то. Бедный пес. Без него бы на бабушку никто и внимания бы не обратил. Мне даже страшно представить, что б там было, если б не он.
Оказалось, что последний выдох баба Маша сделала на лавочке, на которой сидела, пока ее фоксик справлял во дворе нужду. Его долго не звали, он прибежал сам, увидал мертвую хозяйку, стал лаять, скулить и звать прохожих. Кто-то вышел из подъезда, позвонил то ли в скорую, то ли в милицию. На тот момент Марии Дмитриевне было сто четыре года.